Защитники порядка с какой-то болезненной горячностью напрашиваются на самый грубый деспотизм, лишь бы власть обеспечила неприкосновенность стяжания», – писал Александр Герцен из тихой и благоуханной Ниццы летом 1850 г. Неприкосновенность стяжания – смысл, средство и цель режима, отлившегося в неизменяемые формы три года назад, после кульминационной точки его развития – взятия Крыма на манер Екатерины II, без единого выстрела.
Средний обыватель получил все, что хотел: убедил себя в том, что был унижен поражением в холодной войне; узнал о том, что у него есть какие-то там святыни вроде звучащего, как название чего-то полусладкого и крепкого, Херсонеса; обнаружил себя в осажденной крепости, внутри которой цены на товары вручную поднимал лично Обама; начал искать на себе «национал-предателей». И почувствовал себя посткрымским большинством.
В обмен на полученные нематериальные активы он готов поддержать свободу политико-финансового класса сохранять свой материальный актив – власть, а значит, и «неприкосновенность стяжания». Потому что где заканчивается власть и начинается собственность, без крымской «Массандры» ни одна Кассандра не разберет. Поддерживая Путина, средний обыватель поддерживает самого себя, а значит, Россию. Нет более естественного механизма сохранения устойчивости режима, где время словно остановилось и никто не хочет, чтобы оно двигалось вперед – а вдруг хуже будет?
Если время застывает, значит, страна срывается в архаику. Судят мальчика, ловившего покемонов в храме, как устраивали бы судилище над ведьмой. Придя с обыском к правозащитнице, обнаруживают, что провалились во времени в буквальном смысле более чем на три десятилетия в прошлое – на глаза попадается протокол обыска в этой же квартире у родителей правозащитницы. Первое лицо, решающее самые мелкие вопросы, но только те, которые случайным образом попали в сектор его обзора (например, с помощью прямой линии и пресс-конференции), обретает хорошо видимые на свету свойства то ли короля, то ли генерального секретаря – батюшка, разреши проблему!
Это не гибридный авторитаризм, это средневековое право. Он карает и милует: Rex est lex vivens – Король – это живой закон. И он последняя инстанция: Rex hoc solum non potest facere quod non potest injuste agere – Король может творить все, кроме несправедливости. Rex non potest peccare – Король не может быть неправ.
И вот уже народный артист, сын народного артиста из тех времен, когда правил другой автократ, которого звали не «папой», как нынешнего, а «хозяином», намекает, получая орден, на божественное происхождение первого лица и его обязанность править и править этой страной. Rex nunquam moritur – Король никогда не умирает.
Ну да – лишь рядом быть перестает. А если он сам исчезнет, его политическое тело, «второе тело короля» (Эрнст Канторович, 1957), остается в соратниках, которые будут биться за свою святую «неприкосновенность стяжания». И Герцен напишет в том же «Письме четвертом» из Франции: «В тиранстве без тирана есть что-то отвратительнейшее, нежели в царской власти».
Автор – директор программы Московского центра Карнеги